Невеста по контракту - Страница 4

Маркус растерянно усмехается.

— Подожди… Я ведь не сказал, что мы становимся друг другу чужими. После нескольких лет вместе это просто… невозможно.

— Возможно, — говорю я.

Маркус приподнимает руку.

— Хорошо, давай договоримся так: я завтра же заберу остальные вещи и…

— Нет! — строже прежнего прерываю его я. До завтра ты можешь наделать копий и раздать их каким-нибудь Абигейл и бог знает кому еще.

Мысленно хвалю себя за то, что со зла не обозвала секретаршу девкой или как-нибудь похлеще. Это выглядело бы смешно и недостойно и говорило бы лишь о том, что я чувствую себя предельно униженной, беспомощной и стократ хуже соперницы. Впрочем, именно так я себя и чувствую, но демонстрировать свою потерянность Маркусу не хочу и не должна. Ко мне вдруг возвращаются силы, и, хоть я догадываюсь, что они скоро тоже иссякнут, резво вскакиваю с дивана, почти выбегаю из гостиной, становлюсь у входной двери, достаю телефон и уже кладу палец на кнопку.

— Положи ключи на полку или я вызову полицию!

Маркус слегка бледнеет и суетливо извлекает из кармана связку.

— Ладно. Вот они. — Опускает ключи, куда я велела, и поднимает руки над головой, как сдающийся в плен боец из проигравшей в сражении армии. — Ты только не волнуйся так, Сиара Энн.

— Никогда, — слышишь?! — никогда больше не называй меня Сиарой Энн! — кричу я, тряся рукой с телефоном.

— Гм… — Маркус смотрит на меня в полном ошеломлении. Я в жизни не повышала на него голос, во всяком случае так. — Хорошо, не буду.

— И слава богу, что проваливаешь! — Подскакиваю к полке, забираю ключи и ухожу в спальню, где больше нет его модели самолета, будильника-приемника и многих других вещей. Из прихожей какое-то время не доносится ни звука, потом негромко хлопает входная дверь, и мне на плечи тяжелой шубой ложится убийственное одиночество.

Брошена! До сегодняшнего дня я и не подозревала, сколько горечи и безысходности таит в себе это невинное слово. Когда тебе дают от ворот поворот, чувствуешь себя жалкой, ничтожной, достойной лишь сострадания, а то и презрения.

В первое мгновение после ухода Маркуса меня охватывает страстное желание кому-нибудь позвонить и в подробностях описать, какая беда свалилась на мою бедную голову. У меня есть единственный настоящий конфидент и советчик — Сюзанна. Трясущейся рукой достаю телефон, но тут вспоминаю, что мы с Сюзи, можно сказать, поругались, причем не по пустяку, а именно из-за Маркуса. Расскажи я ей сейчас, что он меня бросил, она непременно заявит: я же говорила! Мне этого не вынести.

Качаю головой, откладываю телефон и остаюсь со своим горем одна-одинешенька. На глаза вновь наворачиваются слезы, и с ними капля за каплей выходят наружу отчаяние и боль. Увы, им на смену тотчас является новое страдание, точнее его внутри столько, что вовек не выплачешь, и кажется, этому аду не будет конца.

Засыпаю на влажной от слез подушке, а утром с трудом разлепляю опухшие веки. На работе продолжаю читать роман Браунинга, мечтая найти в привычном занятии успокоение, но текст кажется еще более неровным, а многочисленные несоответствия сильнее обычного режут глаз. Дженнингс подбрасывает мне новую работу и весьма недоволен, что я до сих пор вожусь с нынешней. Я чувствую себя разбитой, ничего не хочу и не понимаю, для чего вся эта суета, потуги чего-то добиться и в чем-то разобраться.

Следующий день проходит примерно так же и лишь под вечер в пятницу трясучка внутри немного ослабевает. Выношу на балкон раскладное кресло и, греясь в лучах ласкового вечернего солнца, снова утыкаюсь в распечатку с текстом Браунинга, вознамерившись разложить по полочкам, что конкретно меня не устраивает. Поначалу сосредоточиться не выходит. Мысли снова переключаются на историю с Маркусом. Позволяю себе сделать десятиминутную отсрочку и, глядя в прозрачно-золотистый воздух, задумываюсь, почему все так получилось.

Быть может, дело правда лишь в том, что любовный пыл Маркуса мало-помалу угас. В моих ли было силах предотвратить беду? Правильно ли я себя вела? Вспоминаю, как держалась с возлюбленным в самом начале отношений, по прошествии какого-то времени и потом, когда мы жили вместе. И осознаю, что, начав со сдержанности и осторожности, все больше и больше превращалась в няньку, слепо ублажающую любимое дитя. Вероятно, Сюзанна права. Почему я раньше этого не понимала?

Задумываюсь над этим вопросом так, что сильно морщу лоб, чего вообще-то стараюсь не делать, чтобы лицо преждевременно не избороздили морщины. Где-то в подсознании шевелится мысль, которая, похоже, все время там скрывалась и немного настораживала, немного пугала, из-за чего я и не желала вытаскивать ее из глубин на поверхность. Теперь прятаться от правды больше нет смысла. В любом случае все потеряно и ничего не исправишь.

Тяжело вздыхаю. Да, наверное, так оно и есть. На мою жизнь, точнее на отношения с любимым мужчиной, слишком серьезно повлияли родители. Отец и мама всю жизнь что-то выясняли, изо дня в день предъявляли друг другу претензии, выражали недовольство, скандалили и припоминали давние обиды. Скорее всего, именно поэтому я еще ребенком где-то на подсознательном уровне дала себе слово: когда повстречаю любовь всей своей жизни, как бы там ни складывалось, буду не требовать и обвинять, а стараться понять, дарить радость и отдавать все, что только могу. По-видимому, так тоже неправильно. Теперь я убедилась в этом на собственном горьком опыте. Какой же следовало выбрать путь? Возможна ли в отношениях между мужчиной и женщиной та самая золотая середина?